Обратил внимание, что в панигириках (см. предыдущую запись про вышедшую книгу — Перевод «Кориэтовых Нелепостей»; далее обозначаю её ПКН) три раза упоминается имя Эмилия. Сразу возникла мысль: а не Ланьер ли — та дама, отношения Шекспира-Кориэта с которой, возможно, отражены в шекспировских сонетах (в образе Смуглой леди)?
Попробуем выяснить. Приведу эти места в оригинале и представленных в ПКН переводах (если я правильно понял, их выполнили — с разных языков — А.В. Марков, Е.Д. Фельдман и В.П. Авдонин).
УПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ
Панигирик человека, скрывшегося за псевдогреческим псевдонимом, означающим «Острая (высокая) гора», «Острогорский». Как выяснила автор комментариев к панигирикам Е.Л. Мосина (с. 264), это Энтони Мария Браун виконт Монтегю (1574—1629; Монтегю — острая гора по-французски), двоюродный брат графа Саутгемптона. Он был тесно связан с графом Рэтлендом, но по какой-то причине это нужно было скрывать.
Вот отрывок из его стихотворения, где упомянута Эмилия:
Which made thee flie to learne our newes,
And brought thee home from Venice stewes.
Where Emilia faire thou didst frost-bit,
And shee inflamed thy melting wit:
Перевод (с. XCVI в ПКН):
Чтоб новости узнать, ты во весь дух
Сбежал домой от Веницейских шлюх.
Там, где Эмилья, ты морозом обожжён.
Твой плавящийся ум Эмильей возбуждён.
Возникает вопрос: как понимать слово «Where»? Откуда Кориэт приехал или куда приехал? Видимо, можно трактовать и так, и так. Но сказано: Emilia faire thou didst frost-bit — прекрасная (белокурая) Эмилия обожгла тебя морозом. Если бы автор имел в виду жаркую Венецию, он вряд ли использовал бы слово «мороз» (ведь просто так ничего не говорилось). Делаю вывод: Эмилия находилась в Англии, и она была в близких отношениях с Кориэтом.
* * *
УПОМИНАНИЕ ВТОРОЕ
Панигирик Генри Пичема (1576?—1643?). Поэт и прозаик, художник, образован в науках; ровесник Рэтленда (как и тот, учился в Кембридже, но в другом колледже).
Панигирик на латинском языке.
Ur Coryate tibi calcem Phcebeia Daphne ,
Cinxerit, & nudse Laurea nulla comae?
Insanos mundi forsan contemnis honores,
Ignibus & Lauro es tutus ab Emilia*.
Verms at capitis pleni (Coryate) miserta
In calces imos Musa rejecit onus.
Перевод (с. CXII в ПКН) :
Что ж, Кориэт, ботинки твои Фебовым лавром
Днесь увенчаны, а не твоя голова?
Почести в мире порою безумными тоже бывают,
Пусть Эмилия* всё же лучше под лавром сидит.
Пусть голова Кориэта испытана вшами бывала,
Муза слагает венка тяжесть к победным ногам.
——————————-
*Венецианская подружка автора.
Важно, что примечание сделал не Пичем, а Кориэт.
* * *
УПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ
Текст самого Кориэта — макаронический стих, который завершает блок панигириков.
Оригинальный текст (он есть и в ПКН, c. CXIII ). Стихотворение большое, приведу заключительную часть:
Venegiam ingressus, spaciosam Dive Piazzam Marce tuam lustro, Mercatorumque Rialtum. Dumque suis scalmis Golfum mea Gondola verrit, Aestu barca Maris nuotat; novus aestus amoris Aemyliana tuas subito me truccat ad aedes. Ulcera bubarum, ferret me paura verollae Bordellas intrare vetans, & rumor honesti. Me torret tua bionda Chioma, & tua guancia bella Purpureas imitata rosas; duo giglia pura Morbidae utraeque manus; Lactis vas, poppa bianca Lactis candorem sobrat, lactisque cremorem: Crapula me cepit, quare conversus, avorton Parturii, crudos boccones ore momordi: Pectoreque evomui, quos nunc submittere stampse Allubuit: tu lector ave, nostrasque Cucinge Cruda, tui stomachi foculo, bene digere frusta.
Перевод (с. CXIV в ПКН), без четырёх последних строк:
В град Веницейский вступив, я видел пространную пьяццу,
Марка блистание, торжищный мост Риальтийский и лавки,
Синусом вёсел гондола меня до залива промчала,
Жар примешавши полдневный к любви небывалому жару,
И я вознёсся к жилищам Эмилии импетом скорым.
Меж восклицаний восторга дошёл до предела сказаний,
Сам запрещая себе по постыдным шататься порогам,
Там где бродит жгучий порок и мздоимная прелесть,
Где ароматы искусственных роз чистоту замутняют,
Где белизна красоты исчезает в распутных соцветьях.
Приторный блеск притираний несёт в себе отзвуки тленья,
Я тошнотворные эти не мог выдерживать виды,
И прикусивши губу, озирался испуганным взглядом <…>.
* * *
В «Нелепостях» Кориэт много говорит о куртизанках в Венеции (с. 206—212) и признаётся, что посетил дом одной из самых знатных из них, но… только в ознакомительных целях, чтобы его рассказ был более полон. Ибо его принцип: сумей не поддаться illecebrae et lenocinia amoris (гнусной и распутной любви); вспомним сонет 129.
Имён куртизанок он не называет, но есть одно исключение: сказал про Маргариту Земилиану (с. 210), которая стала столь богатой, что построила августинский монастырь; тут ошибка: её зовут Маргарита Эмилиана — в книге-оригинале есть гравюра, где Кориэт и куртизанка, и под ней подпись: Margarita Emiliana bella Cortesana di Venetia (другой вариант написания — Aemyliana).
Та ли эта Эмилия, «к жилищам которой он вознёсся»? Или же Кориэт в своём макароническом стихе упоминает Эмилию, потому что держал в голове образ Эмилии Ланьер, и он оказался весьма близок к таковому венецианской жрицы любви? А может быть, и то и другое?