Напомню, что я окончил математический класс 330-й школы, и этот факт сыграл определяющую роль в моей биографии. Весной 1963 г., то есть в конце 8-го класса 644-й школы-восьмилетки мы вместе с моим одноклассником Евгением Метёлкиным стали посещать математический кружок в известной математической школе № 52 около метро «Университет» (а жили в центре), намереваясь поступить в неё. Успешно прошли собеседование и были зачислены в 9-й класс. А потом нам сообщили (причём Женя уже уехал из Москвы на каникулы), что поскольку мы учили французский язык, а «французов» набралось мало, то этого языка у них не будет; поэтому принять нас не могут.

Нужно было срочно искать другие варианты. И тут оказалось, что открывается математический класс в школе № 330 в нашем районе (20 мин ходьбы от дома). Я снова сдал, на сей раз, письменный тест (а Евгению зачли поступление в 52-ю). В результате мы стали учениками 330-й, и думаю, нам повезло (о нашем классе, учителях я писал раньше — запись от 20.9.16). Кстати, English всё равно потом пришлось начать учить, но это уже другая история.

*  *  *

Математические школы появились у нас в 60-х годах, что стало важным явлением в культурной и научной жизни страны. Его попытался проанализировать на примере знаменитой Второй школы Леонид Александрович Ашкинази — выпускник математической школы № 7 и МИЭМа, кандидат физ.-мат. наук, доцент, член Российского физического общества и Российского общества социологов, автор нескольких книг и множества статей на научные и общекультурные темы. Любопытно, что мы с Леонидом сначала попали в МИЭМе в одну, опять же математическую группу, потом он перешёл на другой факультет — наши пути разошлись, но четверть века спустя они неожиданно пересеклись: мы оба оказались в редакции ХиЖ.

Статья Л.А. Ашкинази «Школа как феномен культуры», опубликованная в ХиЖ (1997, № 1), представлена на нашем сайт: <МатШколаЛА>.

В сентябре не стало яркого исследователя и замечательного педагога, профессора кафедры эмбриологии биофака МГУ Льва Владимировича Белоусова. Он родился в 1935 г., его отец — известный геолог В.В. Белоусов, мать Н. А. Гурвич — искусствовед, дочь биолога Александра Гавриловича Гурвича, обогатившего науку несколькими оригинальными концепциями .

В 1957 году Л.В. окончил биолого-почвенный факультет МГУ. Основным направлением его научной деятельности стало изучение морфогенеза животных, он развивал идеи о роли в этом процессе механических напряжений (морфомеханика, как он называл свой подход). Сформулировал «динамический закон морфогенеза«, суть которого в том, что любая часть зародыша отвечает на вызванное какой-либо внешней силой механическое напряжение активной реакцией, направленной на восстановление исходного состояния, но при этом действующей с «перехлёстом» (гипервосстановление); оказалось, что этот принцип способен многое прояснить. Учёный интересовался также биофотоникой, биолюминесценцией (вспомним «митогенетические лучи» А.Г. Гурвича).

Белоусов несколько десятилетий читал курс общей эмбриологии для всех студентов биофака, а также вёл спецкурсы на кафедре эмбриологии. Он автор учебников, особенно известен «Основы общей эмбриологии» (2005). Я слышал доклады Л.В. на семинарах.

Мне довелось и лично общаться с Львом Владимировичем, когда занимался (как редактор) его статьёй «Сила, управляющая зародышем» про морфомеханику; она опубликована в ХиЖ (1997, № 3): <Белоусов>. В том же номере в рубрике «Фотоинформация« был представлен материал сотрудницы Белоусова Н.Н. Лучинской «Модель живого эмбриона». 

А в 1994 г. в журнале «Rivista di Biologia — Biology Forum», v. 87 (1) напечатано его небольшое эссе «Russian biology: a personal outlook». Несколько фрагментов:

Читать далее

Феликс Клейн в своих «Лекциях о развитии математики в XIX столетии» заметил (с. 66):

Исторически идеал «строгости» не всегда играл одну и ту же роль в развитии нашей науки. Наоборот, роль эта в зависимости от обстоятельств оказывалась весьма различной. В периоды бурной научной продуктивности строгость часто отступала на второй план, уступая дорогу тенденции к возможно более быстрому росту научного достояния, чтобы затем в периоды критицизма — периоды просеивания и классификации накопленных богатств — акцент на ней становился более сильным.

А вот что писал наш известный математик акад. Сергей Петрович Новиков (р. 1938; кстати, он учился в школе № 330, куда потом попал и я) в большой статье «Вторая половина ХХ века и её итог: кризис физико-математического сообщества в России и на Западе» (2002) — приведу выдержки из неё (в моём изложении):

Первая половина ХХ века — это период безраздельного господства теории
множеств в идеологии математики. На первый план выдвинулись проблемы обоснования, строгого доказательства. Сообщество математиков в 20-х годах окончательно оторвалось от физиков-теоретиков. Изучение высшей математики стало ориентироваться исключительно на единое строгое изложение. Это привело к сильному сокращению содержательного изучения тех разделов,  которые ориентировались на приложения.

Во Франции после Пуанкаре пошли по ультраабстрактному пути и создали в Париже (и затем в мире) глубокий ров между математикой и естественными науками. Блестящие группы парижских математиков культивировали и углубляли этот разрыв, выступая идеологами полной формализации всего математического образования, включая школьное. Мы называем эту программу «бурбакизмом».

И Новиков заключает:

Читать далее

Состоялась очередная встреча наших одноклассников, и хотя многие не смогли прийти по состоянию здоровья или другим причинам (и я в их числе), всё же традиция продолжена, и это хорошо.

А время-то идёт: пока мы спокойненько себе жили-поживали да добра наживали, подобрался осьмой десяток, который нам теперь предстоит разменять. Значит, нужно будет не поддаваться давлению цифр. Ну а сейчас самое главное — чтобы поправились наши больные.

МАЛЕНЬКИЙ ФОТОРЕПОРТАЖ

Галина Тихомирова, Михаил Лукьянов (он учился с нашими одноклассниками до 9-го класса), Галина Орех, Наталья Кравченко.

Александр С. Дмитриев, Владимир Емельяненко , Сергей Чернышёв.

На рубеже веков чётко оформилось новое научное направление — эпигенетика (термин был предложен английским биологом Конрадом Уоддингтоном ещё в 1942 г.). Если генетика изучает процессы, которые ведут к изменениям в генах, в ДНК, то эпигенетика исследует изменения активности генов, при которых первичная структура ДНК остается прежней. Как выразился другой английский учёный нобелиат Питер Медавар, «генетика предполагает, а эпигенетика располагает».

Однако роль эпигенетки в эволюции ещё мало понята, что обсуждалось в моей давней статье «Этюды о биологической памяти» (ХиЖ, 1984, № 2):  <Биол. память> .

Сейчас исследования в этой области идут широким фронтом, причём они охватывают и медицинские аспекты. О состоянии таких работ в самом начале века говорилось в моём маленьком обзоре (по материалам «Nature», 2003, v.421, p.686), опубликованном в «Новостях науки» (ХиЖ, 2003, № 12):

Медицинская эпигенетка

Давно замечено, что многие заболевания носят врожденный характер, и для некоторых из них уже найдены четкие молекулярные причины — мутации в определенных генах. Но в последние годы накопились данные, которые не укладываются в концепцию мутаций. Так, нередки случаи, когда только один из однояйцевых близнецов в сходных условиях заболевает шизофренией, а эта патология считается наследственной. Известны злокачественные опухоли, когда ДНК раковых клеток не содержат мутаций, и онколог А. Фейнберг из Института Джонса Хопкинса в Балтиморе считает этот факт обнадеживающим: ведь нормализовать работу клетки должно быть проще в том случае, если ее генотип неизменен.

Читать далее